Сашка
«Сашка влетел в рощу, крича „немцы! немцы!“, чтоб упредить своих». Ротный велел отойти за овраг, там залечь и ни шагу назад. Немцы к тому времени неожиданно замолкли. И рота, занявшая оборону, тоже притихла в ожидании, что вот-вот пойдёт настоящий бой. Вместо этого молодой и какой-то торжествующий голос стал их морочить: «Товарищи! В районах, освобождённых немецкими войсками, начинается посевная. Вас ждёт свобода и работа. Бросайте оружие, закурим сигареты...»
Ротный через несколько минут разгадал их игру: это была разведка. И тут же дал приказ «вперёд!».
Сашка хоть и впервые за два месяца, что воевал, столкнулся так близко с немцем, но страха почему-то не ощущал, а только злость и какой-то охотничий раж.
И такое везение: в первом же бою, дуриком, взял «языка». Немец был молодой и курносый. Ротный побалакал с ним по-немецки и велел Сашке вести его в штаб. Оказывается, фриц ничего важного ротному не сказал. А главное, перехитрили нас немцы: пока наши бойцы слушали немецкую болтовню, немцы уходили, взяв у нас пленного.
В штабе батальона никого из командиров не было - всех вызвали в штаб бригады. А к комбату идти Сашке не посоветовали, сказав: «Убило вчера Катеньку нашу. Когда хоронили, страшно на комбата глядеть было - почернел весь...»
Решил Сашка все же идти к комбату. Тот Сашке с ординарцем велел выйти. Слышался из блиндажа только комбатов голос, а немца словно и не было. Молчит, зараза! А потом комбат вызвал к себе и приказал: немца - в расход. У Сашки потемнело в глазах. Ведь он же листовку показывал, где написано, что пленным обеспечена жизнь и возвращение на родину после войны! И ещё - не представлял, как будет убивать кого-то.
Сашкины возражения ещё больше вывели из себя комбата. Разговаривая с Сашкой, он уж руку недвусмысленно на ручку ТТ положил. Приказ велел выполнить, о выполнении доложить. А ординарец Толик должен был за исполнением проследить. Но Сашка не мог убить безоружного. Не мог, и все!
В общем, договорились с Толиком, что отдаст он ему часы с немца, но сейчас чтоб ушёл. А Сашка решил все же немца вести в штаб бригады. Далеко это и опасно - могут и дезертиром посчитать. Но пошли...
И тут, в поле, догнал Сашку с фрицем комбат. Остановился, закурил... Только минуты перед атакой были для Сашки такими же страшными. Взгляд капитана встретил прямо - ну, стреляй, а прав все равно я... А тот глядел сурово, но без злобы. Докурил и, уже уходя, бросил: «Немца отвести в штаб бригады. Я отменяю свой приказ».
Сашка и ещё двое раненых из ходячих не получили на дорогу продуктов. Только продаттестаты, отоварить которые можно будет лишь в Бабине, в двадцати верстах отсюда. Ближе к вечеру Сашка и его попутчик Жора поняли: до Бабина сегодня не добраться.
Хозяйка, к которой постучались, ночевать пустила, но покормить, сказала, нечем. Да и сами, пока шли, видели: деревни в запустении. Ни скота не видно, ни лошадей, а о технике и говорить нечего. Туго будет колхозникам весновать.
Утром, проснувшись рано, задерживаться не стали. А в Бабине узнали у лейтенанта, тоже раненного в руку, что продпункт здесь был зимой. А сейчас - перевели неизвестно куда. А они сутки нежрамши! Лейтенант Володя тоже с ними пошёл.
В ближайшей деревне кинулись просить еды. Дед ни дать, ни продать продукты не согласился, но посоветовал: на поле накопать картохи, что с осени осталась, и нажарить лепёх. Сковороду и соль дед выделил. И то, что казалось несъедобной гнилью, шло сейчас в горло за милую душу.
Когда мимо картофельных полей проходили, видели, как копошатся там другие калечные, дымят кострами. Не одни они, значит, так кормятся.
Сашка с Володей присели перекурить, а Жора вперёд ушёл. И вскоре грохнул впереди взрыв. Откуда? До фронта далеко... Бросились бегом по дороге. Жора лежал шагах в десяти, уже мёртвый: видно, за подснежником свернул с дороги...
К середине дня доплелись до эвакогоспиталя. Зарегистрировали их, в баню направили. Там бы и остаться, но Володька рвался в Москву - с матерью повидаться. Решил и Сашка смотаться домой, от Москвы недалеко.
По пути в селе накормили: не было оно под немцем. Но шли все равно тяжело: ведь сто вёрст оттопали, да раненые, да на таком харче.
Ужинали уже в следующем госпитале. Когда ужин принесли - матерок пошёл по нарам. Две ложки каши! За эту надоевшую пшёнку крупно повздорил Володька с начальством, да так, что жалоба на него попала к особисту. Только Сашка взял вину на себя. Что солдату? Дальше передовой не пошлют, а туда возвращаться все равно. Только посоветовал особист Сашке сматываться побыстрее. А Володьку врачи не отпустили.
Сашка
Краткое содержание рассказа
Сашка влетел в рощу, крича: “Немцы! Немцы!” – чтоб упредить своих. Ротный велел отойти за овраг, там залечь и ни шагу назад. Немцы к тому времени неожиданно замолкли. И рота, занявшая оборону, тоже притихла в ожидании, что вот-вот пойдет настоящий бой. Вместо этого молодой и какой-то торжествующий голос стал их морочить: “Товарищи! В районах, освобожденных немецкими войсками, начинается посевная. Вас ждет свобода и работа. Бросайте оружие, закурим сигареты… “
Ротный через несколько минут разгадал их игру: это была разведка. И тут же дал приказ “вперед!”.
Сашка хоть и впервые за два месяца, что воевал, столкнулся так близко с немцем, но страха почему-то не ощущал, а только злость и какой-то охотничий раж.
И такое везение: в первом же бою, дуриком, взял “языка”. Немец был молодой и курносый. Ротный побалакал с ним по-немецки и велел Сашке вести его в штаб. Оказывается, фриц ничего важного ротному не сказал. А главное, перехитрили нас немцы: пока наши бойцы слушали немецкую болтовню, немцы уходили, взяв у нас пленного.
Ви зараз читаєте: Краткое содержание Сашка – Кондратьев Вячеслав Леонидович
В декабре 1941 г. после подачи соответствующего рапорта отправлен в действующую армию.
Позже В. Кондратьев рассказывал: «Первый бой потряс меня своей неподготовленностью и полным пренебрежением жизнью солдат. Мы пошли наступать без единого артиллерийского выстрела, лишь в середине боя нам на подмогу вышли два танка. Наступление захлебнулось, и полбатальона мы оставили на поле.
И
тут я понял, что война ведётся и, видимо, будет вестись с той же жестокостью по
отношению к своим, с какой велась и коллективизация, и борьба с «врагами народа»,
что Сталин, не жалея людей в мирное время, не будет тем более жалеть их на
войне».
С февраля 1942 г. Вячеслав Кондратьев находится подо Ржевом, где бои были особенно тяжелы, а наши потери особенно многочисленны. Там был тяжело ранен. После второго ранения в 1943 году он провёл полгода в госпитале и был демобилизован по инвалидности. Младший лейтенант Вячеслав Кондратьев имеет боевые награды.
После войны работал художником, окончил Полиграфический институт (факультет художественного оформления печатной продукции).
Пережитое на фронте заставило Кондратьева через много лет после войны взяться за перо: «Я начал жить, – рассказывал писатель, – какой-то странной, двойной жизнью: одной – в реальности, другой – в прошлом, в войне. Ночами приходили ко мне ребята моего взвода, крутили мы самокрутки, поглядывали на небо, на котором висел «костыль», гадали, прилетят ли после него самолёты на бомбёжку, а я просыпался только тогда, когда чёрная точка, отделившаяся от фюзеляжа, летела прямо на меня, всё увеличиваясь в размерах, и я с безнадежностью думал: это моя бомба... Начал я разыскивать тогда своих ржевских однополчан – мне до зарезу нужен был кто-нибудь из них, – но никого не нашёл, и пала мысль, что, может, только я один и уцелел, а раз так, то тем более должен рассказать я обо всём. В общем, схватила меня война за горло и не отпускала. И наступил момент, когда я уже просто не мог не начать писать».
Писал с начала 1950-х, но впервые
опубликовался только в возрасте 49 лет. Первую повесть – «Сашка»
– опубликовал в феврале 1979 года в журнале «Дружба
народов». В 1980 году в журнале «Знамя» были напечатаны рассказ «День Победы в Чернове»,
повести «Борькины пути-дороги»
и «Отпуск по ранению».
Повесть Вячеслава Кондратьева «Сашка» посвящена всем воевавшим подо Ржевом живым и мёртвым. Это одно из тех произведений, в которых предстаёт перед нами повседневная военная действительность. Место действия – небольшая пядь нашей земли, время – первые месяцы войны, герои – рядовые бойцы.
«Сашка» – так называется повесть, так зовут главного героя. В. Кондратьев не называет героя по фамилии, он остаётся для нас до конца повествования просто Сашкой. Это один из сотен тысяч рядовых солдат. Кульминацией повести является эпизод ранения Сашки. Два месяца на передовой, затем дорога в тыл и, как логическое завершение, – прибытие героя в Москву. Именно здесь, на последней странице повести, раскрывается главная мысль произведения.
Цитата из повести «Сашка» Вячеслава Кондратьева:
«…Постоял он на перроне, огляделся – неужто Москва, столица Родины! Думал ли он, гадал там, под ржевскими теми деревнями, пред полем тем ржавым, по которому и бегал, и ползал, на котором помирал не раз, думал ли, гадал, что живым останется и что Москву видит?
Прямо диво случилось, и не верится, наяву ли?
И это ощущение чуда не покидало Сашку, пока шёл к трамвайному кругу, обгоняемый спешащими на работу людьми, людьми самыми обыкновенными, только не для Сашки, потому как были они в гражданском – кто в пиджаках, кто в куртках, кто в плащиках, – и в руках у них не оружие, а у кого портфели, у кого свёртки, и у каждого почти утренняя газета из кармана торчит.
Ну, а о женщинах и девушках и говорить не приходится – стучат каблучками туфелек, кто в юбке и кофточке, кто в платьице пёстром, и кажутся они Сашке нарядными, праздничными, будто из мира совсем другого, для него почти забытого, а теперь каким-то чудом вернувшегося.
И странно ему всё это, и чудно – словно и войны нет никакой!
Словно не бушует, не обливается кровью всего в двухстах верстах отсюдова горящий, задымленный, в грохоте и в тяготе фронт...
И он подтянулся, выпрямил грудь, зашагал увереннее, не стесняясь уже своего небритого лица, своей оборванной, обожжённой телогрейки, своей ушанки простреленной с торчащими клоками ваты, своих разбитых ботинок и заляпанных грязью обмоток и даже «катюши» своей первобытной, которую вынул сейчас, чтобы выбить искру и прижечь самокрутку…».
«Сашка влетел в рощу, крича „немцы! немцы!“, чтоб упредить своих». Ротный велел отойти за овраг, там залечь и ни шагу назад. Немцы к тому времени неожиданно замолкли. И рота, занявшая оборону, тоже притихла в ожидании, что вот-вот пойдёт настоящий бой. Вместо этого молодой и какой-то торжествующий голос стал их морочить: «Товарищи! В районах, освобождённых немецкими войсками, начинается посевная. Вас ждёт свобода и работа. Бросайте оружие, закурим сигареты...»
Ротный через несколько минут разгадал их игру: это была разведка. И тут же дал приказ «вперёд!».
Сашка хоть и впервые за два месяца, что воевал, столкнулся так близко с немцем, но страха почему-то не ощущал, а только злость и какой-то охотничий раж.
И такое везение: в первом же бою, дуриком, взял «языка». Немец был молодой и курносый. Ротный побалакал с ним по-немецки и велел Сашке вести его в штаб. Оказывается, фриц ничего важного ротному не сказал. А главное, перехитрили нас немцы: пока наши бойцы слушали немецкую болтовню, немцы уходили, взяв у нас пленного.
В штабе батальона никого из командиров не было - всех вызвали в штаб бригады. А к комбату идти Сашке не посоветовали, сказав: «Убило вчера Катеньку нашу. Когда хоронили, страшно на комбата глядеть было - почернел весь...»
Решил Сашка все же идти к комбату. Тот Сашке с ординарцем велел выйти. Слышался из блиндажа только комбатов голос, а немца словно и не было. Молчит, зараза! А потом комбат вызвал к себе и приказал: немца - в расход. У Сашки потемнело в глазах. Ведь он же листовку показывал, где написано, что пленным обеспечена жизнь и возвращение на родину после войны! И ещё - не представлял, как будет убивать кого-то.
Сашкины возражения ещё больше вывели из себя комбата. Разговаривая с Сашкой, он уж руку недвусмысленно на ручку ТТ положил. Приказ велел выполнить, о выполнении доложить. А ординарец Толик должен был за исполнением проследить. Но Сашка не мог убить безоружного. Не мог, и все!
В общем, договорились с Толиком, что отдаст он ему часы с немца, но сейчас чтоб ушёл. А Сашка решил все же немца вести в штаб бригады. Далеко это и опасно - могут и дезертиром посчитать. Но пошли...
И тут, в поле, догнал Сашку с фрицем комбат. Остановился, закурил... Только минуты перед атакой были для Сашки такими же страшными. Взгляд капитана встретил прямо - ну, стреляй, а прав все равно я... А тот глядел сурово, но без злобы. Докурил и, уже уходя, бросил: «Немца отвести в штаб бригады. Я отменяю свой приказ».
Сашка и ещё двое раненых из ходячих не получили на дорогу продуктов. Только продаттестаты, отоварить которые можно будет лишь в Бабине, в двадцати верстах отсюда. Ближе к вечеру Сашка и его попутчик Жора поняли: до Бабина сегодня не добраться.
Хозяйка, к которой постучались, ночевать пустила, но покормить, сказала, нечем. Да и сами, пока шли, видели: деревни в запустении. Ни скота не видно, ни лошадей, а о технике и говорить нечего. Туго будет колхозникам весновать.
Утром, проснувшись рано, задерживаться не стали. А в Бабине узнали у лейтенанта, тоже раненного в руку, что продпункт здесь был зимой. А сейчас - перевели неизвестно куда. А они сутки нежрамши! Лейтенант Володя тоже с ними пошёл.
В ближайшей деревне кинулись просить еды. Дед ни дать, ни продать продукты не согласился, но посоветовал: на поле накопать картохи, что с осени осталась, и нажарить лепёх. Сковороду и соль дед выделил. И то, что казалось несъедобной гнилью, шло сейчас в горло за милую душу.
Когда мимо картофельных полей проходили, видели, как копошатся там другие калечные, дымят кострами. Не одни они, значит, так кормятся.
Сашка с Володей присели перекурить, а Жора вперёд ушёл. И вскоре грохнул впереди взрыв. Откуда? До фронта далеко... Бросились бегом по дороге. Жора лежал шагах в десяти, уже мёртвый: видно, за подснежником свернул с дороги...
К середине дня доплелись до эвакогоспиталя. Зарегистрировали их, в баню направили. Там бы и остаться, но Володька рвался в Москву - с матерью повидаться. Решил и Сашка смотаться домой, от Москвы недалеко.
По пути в селе накормили: не было оно под немцем. Но шли все равно тяжело: ведь сто вёрст оттопали, да раненые, да на таком харче.
Ужинали уже в следующем госпитале. Когда ужин принесли - матерок пошёл по нарам. Две ложки каши! За эту надоевшую пшёнку крупно повздорил Володька с начальством, да так, что жалоба на него попала к особисту. Только Сашка взял вину на себя. Что солдату? Дальше передовой не пошлют, а туда возвращаться все равно. Только посоветовал особист Сашке сматываться побыстрее. А Володьку врачи не отпустили.
Пошёл Сашка опять на поле, лепёх картофельных на дорогу сотворить. Раненых там копошилось порядочно: не хватало ребятам жратвы. И махнул до Москвы. Постоял там на перроне, огляделся. Наяву ли? Люди в гражданском, девушки стучат каблучками... будто из другого мира.
Но чем разительней отличалась эта спокойная, почти мирная Москва от того, что было на передовой, тем яснее виделось ему его дело там...
Пересказала
Писатель-фронтовик Вячеслав Леонидович Кондратьев с первого курса института в 1939 г. был призван в армию, служил срочную службу на Дальнем Востоке, в декабре 1941 г. был отправлен на фронт, воевал в пехоте подо Ржевом, был ранен, потом снова на фронте, снова ранение, на этот раз тяжелое, после которого Кондратьев был комиссован по инвалидности.
Кондратьев В. Л. Отпуск по ранению.- М.: Детская литература, 2013. - 288 с.
-(Школьная библиотека). - ISBN 978-5-08-005061-9.
Работал художником-оформителем, с начала 1950-х начал писать, но первая его повесть - «Сашка» - вышла в журнале «Дружба народов» только в 1979 году, когда автору было 59 лет. На вопрос, что побудило его к литературному творчеству, однажды ответил: «Стал писателем для того, чтобы сказать то, что должен был сказать, без чего моя жизнь просто не имела бы смысла».
После выхода «Сашки» последовали публикации рассказов и повестей, в основном про войну, и, в основном, вся проза Кондратьева автобиографична. Он наделял героев своим жизненным опытом, - и военным, и послевоенным, помещал их в знакомые места и ситуации. Поэтому произведения получались реалистичными, иногда даже во вред художественности. Впрочем, к первой повести Кондратьева это не относится.
Герой повести, рядовой Сашка - фамилии которого читатель так и не узнает - в 1942 году воевал подо Ржевом, служил срочную на Дальнем Востоке, и осенью 41-го должен был демобилизоваться - как и автор, но тут война… Сашка, наравне с миллионами ровесников, считал, что надо бы поскорее попасть на фронт, на войну, чтобы та не закончилась без него, чтобы успеть совершить подвиги, получить ордена, вернуться домой со славой…
Эта тема проходит через все творчество Кондратьева (как еще несколько лейтмотивов) - не то, чтобы такой порыв, естественный для людей, воспитанных патриотами, да еще и молодых, был плох, просто очень велик контраст между представлением и реальностью. Павший на войне поэт Михаил Кульчицкий написал: «Война ж совсем не фейерверк, / А просто - трудная работа, / Когда - черна от пота - вверх / Скользит по пахоте пехота».
Вот и Сашка, оказавшись на фронте, всего за два месяца боев превращается в опытного солдата-фронтовика, полностью утратившего прежние представления о войне.
Нарастающая усталость, обыденность ужаса, происходящего вокруг, когда тут и там лежат трупы, убрать которые нет возможности из-за регулярных обстрелов, и смрад от этих трупов, невозможность не то чтобы помыться или сменить белье, а просто раздеться для сна, постоянное недоедание - вот какой оказалась война для Сашки.
Сашка устал и ждет, когда остатки их роты сменят, но ему даже в голову не приходит, что можно как-то изменить происходящее, потому что так - «правильно». Это «правильно» и определяет сашкину суть. Он - правильный человек. Это проявляется во всех его поступках, хотя Сашка, скорее всего, об этом даже не думает, просто он такой есть.
Два месяца воюет Сашка, и за все это время не видел вблизи ни одного живого немца. От немцев живьем только мины и снаряды, только пули, немцы где-то там, это черные фигурки. А вот трупов немецких на нейтралке полно, и валенки на одном из них отличные. Сашка захотел эти валенки снять и подарить ротному, у которого обувь совсем худая. Пополз за валенками - а тут немцы внезапно в разведку боем - так и совершил свой первый подвиг на войне.
Кондратьев этого немца описывает нетипично для советской литературы. Немец не то что бы не боится, наверняка боится, но не угодничает, подобострастия и страха не выказывает. Более того, ротному ничего не сказал ценного. «Гитлер капут» повторять отказался. Фронтовик Кондратьев немца такими мазками рисует, чтобы стало понятно: правильный немец, как и Сашка. По-своему, по-немецки, но правильный.
Ведет Сашка в штаб немца, и пытается с ним потолковать, вылетело ненароком слово «шиссен», совсем по-другому поводу, но немец-то не знал, и его перекорежило. Сашка понял, какая у него власть над немцем, над человеком, практически неограниченная власть. И органически Сашке такая власть не по душе. Это для Кондратьева один из ключевых моментов.
В общем, Сашка шел с радостью в «тыл», чтобы немца сдать комбату, какое-то поощрение получить - махорки, например - и обратно, к своим. А вышло так, что комбат был в горе, и когда немец снова уперся и военные тайны выдавать не стал, приказал его расстрелять. Да не кому-то. А именно Сашке. А тот ведь немцу листовку показывал, что в советском плену хорошо кормят и жизнь гарантирована. Пытался Сашка комбату доказать, что пленных убивать нельзя, не по-советски и не по-русски, что жизнь немцу обещана, слово дано…
Но у комбата - тоже неограниченная власть над пленным. И не только над ним, и над Сашкой тоже. И горе. Поэтому приказал - и как бы Сашке было невмоготу, пришлось вести фрица убивать. И пошли. Немец, естественно, все понял, но просить не стал ничего. Только шагал все медленнее.
А Сашка его не подгоняет. Идет и думает: «Обещал я жизнь немцу… сроду никого не обманывал, а тут обманул. И в чем? В самом главном, чего уже не поправишь»… «Слово я ему давал»… Далеко ведет немца, потому что не знает, что делать. Знает только одно: «Есть у него в душе заслон какой или преграда, переступить которую он не в силах». Очень сильно рискует Сашка, уже переступил некую грань, все тянет… и отпустить немца не может, и убить его не может. Немец уже от этого предсмертного ожидания чуть не мертв.
Тут вдалеке появилась фигура комбата, и так долго он шел к ним через поле, что и Сашка чуть не умер от ожидания. Отменил комбат свое приказание. Переступил через боль и горе, через месть - благодаря правильному Сашке. И этим спас две жизни, и немца, и Сашки - ведь убей тот немца, пусть и по приказу, собой быть бы перестал…
Такая вот Сашке была награда за немца. Потом другая, уже от немцев - ранило его в руку, на пару месяцев лечения. Распутица, от ран на машине не поездишь, пришлось идти пешком, и долго. Попался попутчик - лейтенант Володька (в нем Кондратьев изобразил себя), и шли они с попутчиком по прифронтовым дорогам от деревни к деревни, в которых война повымела и мужиков, и еду. Разговаривали, конечно.
Рассказал Сашка про случай с немцем.
«- Мда... случай... Дай-ка лапу, Сашка, - лейтенант протянул руку и стиснул Сашкину в крепком рукопожатии. - Я бы не смог.
Ну да, - улыбнулся Сашка, - еще как смог бы. Непростое дело человека убить... да безоружного. И ты бы не стал... Люди же мы, не фашисты, - досказал Сашка просто, а лейтенант еще долго глядел ему в глаза с интересом, словно впервые видел, словно старался отыскать в них что-то особенное, пока Сашка не сказал: - Ну, чего на меня глаза пялишь, как на девку. Ничего во мне нету».
Повесть читается без отрыва, каждая деталь там на своем месте, плотно подогнана, и общий механизм работает именно так, как желал автор. Образ Сашки - безусловная удача Кондратьева, это «простой» русский человек, который не сломался ни от войны, ни от того, что она с собой приносит, который от войны очерствел душой, но не озверился, не потерял человеческий облик и остался правильным.
